Всё для всех.

В святых я, братцы мои, давненько не верю. Ещё до революции. А что до бога, то в бога перестал я верить с монастыря. Как побывал в монастыре, так и закаялся. Конечно, всё это верно, что говорят про монастыри — такие же монахи люди, как и мы прочие: и жёнки у них имеются, и выпить они не дураки, и повеселиться, но только не в этом сила. Это давно известно. А вот случилась в монастыре одна история. После этой истории не могу я спокойно глядеть на верующих людей. Пустяки ихняя вера. А случилось это, братцы мои, в Новодеевском монастыре. Был монастырь богатый. И богатство своё набрал с посетителей. Посетители жертвовали. Бывало, осенью, как напрут всякие верующие, как начнут лепты вносить — чертям тошно. Один вносит за спасение души, другой — за спасение плавающих и утопающих, третий — так себе вносит — с жиру бесится. Многие вносили — принимай только. И принимали. Будьте покойны. Ну, конечно, который внесёт — норовит уж за свои денежки пожить при монастыре и почётом пользоваться. Да но...

Этот разговор я записал дословно. И пусть читатель плюнет мне в глаза, если я хоть что-нибудь преувеличил. Я ничего не преувеличил. Всё в аккурат так и было. Разговор произошёл в тюрьме. В приёмной комнате. Мать пришла на свидание к сыну. Встреча была сердечная. Мамаша радостно плакала. Сын тоже посапывал носом. После первых слёз и горячих поцелуев мать и сын уселись на скамейку рядышком. — Ну так,— сказал сын.— Пришла, значит. — Пришла, Васенька,— сказала мать. — Так,— повторил сын. Он с любопытством посмотрел на серую казённую стену, потом на дверь, на печку и наконец перевёл взгляд на свои сандалии. — Так,— в третий раз сказал сын и вздохнул... Мать тоже вздохнула и, перебирая пальцами бахромки байкового своего платка, посмотрела по сторонам. — Ну вот,— сказал сын и шумно высморкался. Оба после этого сидели молча минуты три. Наконец сын сказал: — А свиданье, мамаша, нынче сильно ограничили. Двадцать минут, говорят, даётся на свиданье. — Мало это, Васенька,— укоризненно сказала ма...

Один муж, сильно занятый по службе и перегруженный разными делами, поручил своей жене присмотреть за займами. У него выигрышных займов было больше как на две тысячи рублей. И вот он всё надеялся выиграть. Он любил выпить и с друзьями побеседовать. И этот выигрыш был ему крайне необходим. И вот каково же было его удивление, когда кассир на его работе однажды говорит: — Поздравляю, Федя, с выигрышем. Тот удивляется и спрашивает: — А что такое? Я ничего не знаю. С чем ты мне поздравление делаешь? Кассир говорит: — Да как же — ты выиграл тысячу рублей. Вот,— говорит,— мы тебе эти займы выдавали, и у нас остались в списках твои номера. Я для потехи посмотрел и вижу — ты выиграл. Неужели ты не знаешь? Это уже было с месяц назад. Вот наш муж рысью побежал домой и дома говорит: — Где же выигрыш? Жена очень смущается и говорит: — Я не знаю. Ничего подобного. Кассир нахально врёт. Тут у них происходит крупный разговор, в результате чего муж ей под конец делает такое замечание: — Тогда,— говор...

Речь о раскрепощении женщин товарищ Фиолетов закончил с необыкновенным подъёмом. Он стукнул кулаком по столу, топнул ногой, откинул назад свои волосы и громко закричал: — Гражданки! Вы которые эти белые рабыни плиты и тому подобное. И которые деспот муж элемент несознательно относится. И кухня которая эта и тому подобное. Шитьё одним словом. Довольно этих про этих цепей. Полное раскрепощение, к свету нога об руку с наукой и техникой. — Уру! — закричали женщины.— Уру-ру... Несколько женщин бросились на оратора, сковырнули его с ног и принялись качать, неловко подбрасывая фиолетовское тело под самую электрическую люстру. «Не ушибся бы»,— думал Фиолетов, испуганно брыкаясь и дёргая ногами в белых суровых носках. Через пять минут, когда Фиолетов начал кусаться, восторженные гражданки поставили его на пол и наперерыв жали ему руки, восхищаясь симпатичной его речью. Какая-то немолодая гражданка в байковом платке подошла к Фиолетову и, потрясая его руку, робко сказала: — Вы этот, как его, ...

Вчера, милые мои, в нашей коммунальной квартире произошло довольно грандиозное событие. Только что я, значит, с супругою вернулся из кино. И сижу в своей комнате. На кровати. Ноги разуваю. И только, скажем, снял один сапог, как вдруг в квартире произошёл отчаянный крик. Можно сказать — вопль. Жена то есть совершенно побелела и говорит шёпотом: — Ей-богу, Степаниду грабят! Ейный голос — бас... Налётчики... Хотел я сунуться в коридор, чтоб Степаниду отбить, жена не пущает. — Замкни, говорит, дверь. Нечего тебе соваться в уголовное дело. Ты всё-таки семейный. Я говорю: — Действительно, чего мне соваться не в своё дело. Главное, что я разулся — простудиться могу. Заложили мы дверь вещами и комодом и тихо сидим на нём для весу. Вдруг по коридору что-то загромыхало. Потом затихло. Жена говорит: — Кажись, ушли. В эту самую минуту разбивается наше окно, и пожарный в каске, не постучавшись даже, лезет в нашу комнату. — Ваша квартира, говорит, в полном огне, а вы, говорит на комоде прохлаждае...

Иван Петрович Мартынов, слесарь с завода «Коммунар», тихонько приоткрыл дверь и хотел осторожно шагнуть, но не удержался и ввалился в комнату на четвереньках. Жена всплеснула руками и сердито двинула кастрюлей. — Опять набрался! Опять, ирод, Пилат-мученик, набрался. — Отнюдь,— сказал слесарь, пытаясь встать на ноги.— Трезвый я, как стёклышко... Гляди, Маша... Могу, если ты хочешь, до плите дойти, могу до кровати... Гляди. Иван Петрович шагнул в сторону, но не удержался и свалился на кровать. — Отнюдь,— сказал он, укладываясь на подушку.— Трезвый я, как стёклышко... И всё, гляди, Маша, в порядке у меня... Вот он, нос у меня, целый... Вот он, костюмчик, целый... Если про шапку думаешь — вот она, шапка, в кармане... Гляди, Маша... Отнюдь... Как стёклышко... А если про получку — вот она. Гляди, Маша... Слесарь сунул руку в карман и вытащил несколько мелких знаков. — Вот она, получка. Гляди, Маша. Жена села на кровать и в голос заплакала. Слесарь с удивлением поднял голову с подушки и, в...

Театр я не хаю. Но кино всё-таки лучше. Оно выгодней театра. Раздеваться, например, не надо — гривенники от этого всё время экономишь. Бриться опять же не обязательно — в потёмках личности не видать. В кино только в самую залу входить худо. Трудновато входить. Свободно могут затискать до смерти. А так всё остальное очень благородно. Легко смотрится. В именины моей супруги попёрли мы с ней кинодраму глядеть. Купили билеты. Начали ждать. А народу многонько скопившись. И все у дверей мнутся. Вдруг открывается дверь, и барышня говорит: «Валяйте». В первую минуту началась небольшая давка. Потому каждому охота поинтересней место занять. Ринулся народ к дверям. А в дверях образовавшись пробка. Задние поднажимают, а передние никуда не могут. А меня вдруг стиснуло, как севрюгу, и понесло вправо. «Батюшки,— думаю,— дверь бы не расшибить». — Граждане,— кричу,— легче, за ради бога! Дверь, говорю, человеком расколоть можно. А тут такая струя образовавшись — прут без удержу. И сзади ещё военный н...

В сельскую больницу Анисья приехала за тридцать вёрст. Выехала на рассвете и в полдень остановилась у белого одноэтажного дома. — Хирург-то принимает? — спросила она мужика, сидевшего на крыльце. — Хирург-то? — с интересом спросил мужик.— А ты не больна ли будешь? — Больна,— ответила Анисья. — Я, милая, тоже больной,— сказал мужик.— Пшеном объелся... Седьмым записан. Анисья привязала лошадь к плетню и вошла в больницу. Больных принимал фельдшер Иван Кузьмин. Был он маленький, старенький и ужасно знаменитый. Все вокруг знали его, хвалили и называли без причины хирургом. Анисья вошла к нему в комнату, низко поклонилась и присела на край стула. — Больна, что ли? — спросил Иван Кузьмич. — Больна я,— сказала Анисья.— То есть вся насквозь больная. Каждая косточка ноет и трясётся. Сердце гниёт заживо. — С чего бы это? — равнодушно спросил фельдшер. — С каких пор? — С осени, Иван Кузьмич. С самой осени. Осенью я заболела. Как, знаете ли, супруг Димитрий Наумыч приехал из города, так я и заб...

В один колхоз приехал в гости красноармеец. И в подарок своим родственникам он привёз баночку цветочного мёду. И до того этот мёд всем понравился, что колхозники решили устроить у себя пчеловодство. А кругом никто пчеловодством не занимался. И колхозникам надо было устраивать всё заново — ульи делать и пчёл из лесу переводить на новые квартиры. Увидев, что это дело такое длинное, колхозники приуныли. — Это,— говорят,— долгая канитель! Пока то да сё и лето пройдёт. И мы не увидим мёду до следующего года. А нам надо сейчас. А среди колхозников находился один прекрасный человек, некто Иван Панфилыч, немолодой мужчина лет семидесяти двух. Он в молодые годы занимался пчеловодством. Вот он говорит: — Для того чтобы в этом году чай пить с мёдом, надо поехать куда-нибудь туда, где есть пчеловодство, и там у них надо купить то, о чём мы мечтаем. Колхозники говорят: — Наш колхоз — миллионер. Перед затратами он не постоит. Давайте купим пасеку на полном ходу! Чтобы пчёлы уже в ульях сидели. А ...